Политический террор в сталинскую эпоху

30 октября- День памяти жертв политических репрессий

Неудобная память

(«Политический террор в сталинскую эпоху»)

«На свете нет ничего более низкого,

чем намерение «забыть» эти преступления…»

В. Шаламов.

Концлагеря ГУЛАГа, как и лагеря уничтожения Гитлера, – диагноз ХХ века. Явившись крайним проявлением тоталитарных систем, они породили феномен государственного террора и административно-массового убийства своих граждан, а советский ГУЛАГ явился самым точным воплощением создавшего его государства.

Колониально-лагерная страна, которая поначалу именовалась «Совдепией», обязана своим появлением большевистскому режиму, установившему террор универсальным средством для достижения утопических целей. Один из знаковых коммунистических вождей Н. Бухарин писал: «Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная с расстрелов и кончая трудовой повинностью, является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи». И вожди реализовали насилие на практике с первых дней своего захвата власти в стране, образовав 20 декабря 1917 года комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК), обозначив ее «карающим мечом революции». И она получила с первых дней своего существования право внесудебного рассмотрения дел за т.н. «контрреволюционные преступления».

И политика внесудебных расправ привела к тому, что жизнь и свобода человека перестали зависеть от его конкретных дел и помыслов. Повсеместно, где распространялась власть большевиков, людей обрекали на страдания и смерть лишь потому, что они в силу своего происхождения, профессии, политических убеждений, родственных связей попадали в одну из особых категорий, обозначенных вождями ВКП(б) как «враги народа», «потенциальный контрреволюционный элемент», «член семьи классового врага». И правовые понятия «вина» и «презумпция невиновности» теряют свое юридическое значение и смысл. С первых дней советской власти Лениным было заявлено: «…провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев, сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города». Это было заявлено до так называемого «красного террора», объявленного Советом народных комиссаров 5 сентября 1918 года с призывом расстреливать любого, у кого были родственники, принадлежавшие к белогвардейским организациям. Террор большевиков по отношению к политическим оппонентам имел целью уничтожить всякую возможность инакомыслия. Руководитель советских профсоюзов М.П. Томский заявлял: «В обстановке диктатуры пролетариата может быть и две, и три, и четыре партии, но только при одном условии: одна партия будет у власти (разумеется большевистская), а все остальные в тюрьме». Тюремная ностальгия звучала и на ХV съезде ВКП(б), где глава правительства А.И. Рыков откровенно заявил: «Я думаю, что нельзя ручаться за то, что население тюрем не придется ближайшее время несколько увеличить». Ко времени этого заявления объектом политических репрессий стали свои однопартийцы, соратники и большевики по революционной борьбе и внесудебным расправам. Арест, тюрьма и концлагерь стали радикальными аргументами политических споров. Позже А.И. Рыков тоже был расстрелян, а М. Томский в преддверии ареста покончил собой, избежав пыток и унизительного судебного спектакля. Сталин любил такие забавы, особенно по отношению к своим вчерашним коллегам по партии и власти.

10 июля 1934 года вместо аббревиатуры ОГПУ постановлением ЦИКа СССР был образован НКВД СССР, куда вошло ОГПУ, переименованное в ГУГБ. И в ведение наркомата передавались все места лишения свободы и главное управление исправительно-трудовых лагерей, получивших обозначение ГУЛАГ, ставшие зловещим символом жизни на грани смерти, символом беззакония и каторжного труда. Попадали в ГУЛАГ часто по приговору «Особого совещания» — внесудебного органа при НКВД СССР. Первоначально «Особое совещание» имело право в административном порядке, т.е. без суда и следствия, ссылать и высылать в лагерь на срок до пяти лет. Но уже в начале сороковых годов «Особое совещание» обладало правом не только осуждать к 25 годам заключения, но и приговаривать к расстрелу. «Особое совещание» механически рассматривало подчас по 800 дел в день, а порой и 980.

В начале августа 1937 года в местные органы госбезопасности поступила телеграмма, подписанная Сталиным, сообщающая, что «при областных отделах НКВД создаются особые «тройки», разбирающие дела «троцкистов», шпионов и изменников родины. Им предоставлялось право судить «по категории №1», т.е. ВМН (высшая мера наказания) и «по категории №2» (до 10 лет тюрьмы). «Спецтройки» состояли из начальника местного управления НКВД, секретаря партийной организации и председателя местного совета, что обеспечивало на местах круговую поруку высших должностных лиц. Рассматривали дела по т.н. «альбомному списку», на каждой странице которого начальник областного управления НКВД обозначал красным карандашом букву «Р», означавшую расстрел. Потом страницы «альбома» подписывали секретарь обкома и председатель облсовета. Такая процедура внесудебной расправы упрощала репрессивный процесс.

Пик репрессий пришелся на период с августа 1937 года по ноябрь 1938 года. Террор нарастал постепенно с 1928 года, усилился после убийства Кирова – но недостаточно, как считал Сталин: «Ягода отстает в своих обязанностях по выявлению «врагов народа» на четыре года». И он был смещен и назначен осенью 1936 года наркомом речного транспорта и там же арестован.

Новый нарком НКВД Н. Ежов 30 июля 1937 года подписал приказ № 00447 о начале массовой репрессивной операции «против остатков враждебных классов». И за неполные два года (1937-1938), по официальным данным, было арестовано 1 575 259 человек и расстреляно 681 692 (в этот список не входят расстрельные дела особых отделов РККА и ликвидация лагерного контингента). Нормы подлежащих аресту спускались местным органам НКВД в плановом порядке, и основными жертвами беззаконий являлись простые рабочие, крестьяне и служащие.

Арестованных в регионе Татарстана также судила «тройка» в составе первого секретаря обкома ВКП(б) А. Лепа, второго секретаря обкома Г. Мухаметзянова и замнаркома Тат. НКВД И. Ельшина, т.к. бывший нарком П. Рудь был отозван в центральный аппарат Лубянки и там расстрелян. Н. Ежов утвердил во главе «Таттройки» вновь назначенного и утвержденного на бюро обкома наркома НКВД ТАССР А. Алемасова и напутствовал словами: «Население СССР разделено на три категории: заключенные, подследственные и подозреваемые». К этому следует добавить категорию «изъятые из обращения». Эта фраза у Алемасова была наиболее популярной. В начале августа 1937 года первый секретарь обкома и член «тройки» А. Лепа был отозван в Москву и как участник «правотроцкистской-националистической контрреволюционной организации в Татарии был арестован и расстрелян. Вместе с ним расстреляли другого члена «тройки» Г. Мухаметзянова, второго секретаря обкома, который успел утвердить 213 расстрельных приговоров. А новая «Таттройка» провела с августа 1937 года по 6 января 1938 года 165 заседаний, осудив на расстрел 2 570 человек и 2 792 человека к длительным срокам заключения в концлагере.

Засудить в день более 200 человек для «Таттройки» было явлением рутинным. Самыми «расстрельными» оказались заседания 28 октября 1937 года, когда к высшей мере были приговорены 256 человек (из них 88 в Чистополе), и 6 января 1938 года, в последний день так называемой «кулацкой операции», когда было вынесено 202 расстрельных приговора. Визируя документы на уничтожение «врагов народа», первый секретарь обкома Алемасов предлагал единственную меру наказания – «расстрел», добавляя, что «бродячую и ходячую контрреволюцию мы плодить не должны».

В качестве примера уместно будет кратко описать трагедию семерых чистопольцев. Чистопольский райотдел НКВД представил групповое дело № 2585 (групповое дело обязательно заканчивалось расстрелами) на Соловьева В.Е., 1877г.р., который был объявлен «руководителем контрреволюционной организации», священника Белова С.В., 1870 г.р., учителя-пенсионера Горшкова Т.В., 1880 г.р., Галкина Е.Д., 1867 г.р., Грызунова В.Ф., 1891 г.р., бывшего старосты храма Иконы Казанской Божьей Матери, Ананьева П.К., 1876 г.р., священника Федорова Е.Ф., 1887 г.р. Все перечисленные обвинялись в организации «контрреволюционной церковно-монархической группы», направленной на «свержение советской власти и покушение на товарища Сталина».

Им инкриминировали «систематическую антиколхозную и пораженческую агитацию, распространение контрреволюционных клеветнических измышлений и контрреволюционных религиозных толкований для укрепления антисоветских настроений. А также создание нелегального кружка «Христианская молодёжь» и обработку учащейся молодёжи в религиозном духе, для чего проводились нелегальные собрания, распространение религиозной литературы (при обыске был изъят «Новый завет» и сочинения о. Иоанна Кронштадтского). Обвиняемым также «приписаны» «восхваления контрреволюционного фашистского строя и Гитлера» и «сочувственные настроения по отношению к Л. Троцкому и Н. Бухарину». Никаких конкретных фактов в протоколе следствия не приводятся. Никого из следователей не смущает то, что т. н. члены группы друг с другом не были знакомы, а некоторые о Л. Троцком впервые слышали. Но зато в протоколе указано, что подследственные признали себя виновными. Пыточный конвейер следствия давал 2 варианта: или умереть во время допроса, или, не выдержав зверских избиений, подписать любые фальсифицированные инсинуации.

И все эти пожилые несчастные люди, оговорив себя, шли в расстрельный подвал. Их расстрел зафиксирован в документе НКВД (орфография и стиль сохраняются):

Акт Сов. секретно.

15 окт. 1937г. г. Чистополь.

Мы нижеподписавшиеся нач. Чистопольской опергруппы ст. лейтенант госбезопасности Помялов, Пом. нач. опергруппы Булынденко, нач. Чистоп. РО НКВД ТАССР лейтенант госбезопасности Власов составили настоящий акт в том, что:

26 авг., 21 сент. И 26 сент. 1937г. на оперативные нужды при приведении в исполнении приговоров Тройки при НКВД ТАССР в отношении осужденных к расстрелу – израсходовано патрон к револьверу «наган» восемьдесят четыре штуки (84 шт.).

Постановили:

Восемьдесят четыре шт. (84) патрон к револьверу «наган» списать в расход.

Нач. Чист. Опергруппы Помялов

ст. лей. госбезопасности.

Помнач. Чист. опергруппы

лейтенант госбезопасности Булынденко.

Нач. Чист. РО НКВД

лейтенант госбезопасности Власов»

(Архив КГБ (ФСБ) РТ, ф. 109, оп. 4, д. 16, л. 26. Рукописный подлинник)

Примечание: В указанные дни в Чистополе было расстреляно 38 человек: 10чел. – 26 авг., 27 чел. – 21 сент. и 1 – 26 сент.

Иногда при приведении в исполнение приговора расстреливали не тех, кого уже осудили к ВМН, а однофамильцев, которые находились ещё под следствием и, конечно, тоже должны были попасть в расстрельный список, но время ещё не подошло. Почему-то подобное происходило чаще всего в Чистополе. Вскоре появился документ:

Сов. секретно.

Всем начальникам опергрупп, нач. УРКМ и начальникам оперативных отделов УГБ НКВД ТАССР.Только Чистопольской опергруппе.

В соответствии с пунктом 20 приказа НКВД ССС №00212 от 9/VII-1935г. предлагаю:

1. Всех лиц, арестованных по 1-ой категории, в обязательном порядке фотографировать.

2. Фотокарточки в 2-х экз. приобщить к следственному делу: 3-ий экз. оставлять в делах опергруппы.

3. При проведении приговора в исполнение обязательно лицо, подлежащее расстрелу, сличать с фотокарточкой. На обороте фотокарточки должна быть сделана собственноручная подпись, удостоверяющая его личность. Только лишь при отсутствии расхождений приговор приводить в исполнение.

Зам. наркома внутренних дел ТАССР майор госбезопасности – Ельшин. 19 сент. 1937г. № 1/576

Верно: Нач. 8 отд. УГБ НКВД ТАССР

Мл. лейтенант гос. Без. Соловьёв

Примечание. На копии предписания надпись карандашом от руки: «т. Власову надо найти фотографа не позднее 22/IХ. 21/ IХ. Помялов». (Архив КГБ (ФСБ) РТ, ф. 109, оп. 4, д.16, л.13).

Ещё один примечательный документ той страшной эпохи «мятежей и казней».

Сов. секретно.

Нач. Чист. опергруппы

Ст. лейтенанту Гос. Безопасности

тов. Помялову

С получением сего немедленно приведите приговор в исполнение в отношении осуждённых 23/VIII – 1937 г. Тройкой НКВД ТАССР к «высшей мере наказания»:

1. Тарасова Ник. Мих.

2. Канаева Ив. Ефремовича

3. Князева Сергея Кириллов.

4. Хуснутдинова Юнуса

5. Минаева Валентина Ив.

6. Захарова Матвея Фёдоров.

7. Кандалина Петра Ив.

8. Захтурова Георгия Феногентовича

9. Соснина Мих. Алексеевич

10. Ключникова Фёдора Захаровича согласно прилагаемых выписок из протокола Тройки №11 от 23/VIII – 37 г. Решение «Тройки» осуждённым к ВМН не объявлять. О приведении приговора в исполнение рапортом донести мне. Выписки из акта о расстреле представить в 8 Отд. УГБ НКВД ТАССР.

Народный комиссар внутренних дел ТАССР

капитан Гос. Безопасности А. Алемасов

25 авг. 1937 г.

г. Казань

Примечание. На обороте предписания написано о руки: «Один экз. пред. Получил Булынденко 25/VIII – 37 г.

В эту же ночь на 26 августа все десять осуждённых были расстреляны, и был составлен АКТ о реализации предписания об «исключении из списков тюрьмы и со всех видов довольствия».

Многочисленные аресты неизбежно приводили к массовым казням. В каждом городе имелись свои места. В Казани – подвалы здания НКВД на Чёрном озере, в тюремных специально оборудованных камерах. В Чистополе было несколько мест: подвалы закрытого собора, боксы здания милиции, подвал в хозяйственных помещениях НКВД на ул. Урицкого (сейчас стоматологическая поликлиника).

Места расстрелов времён гражданской войны и после – отдельная тема. Самое популярное место для расстрелов в 1937 году установили в подвалах городской тюрьмы, где в массовом порядке «отправляли в расход» или, как цинично выражались, – «разменивали». По рассказам старослужащих НКВД – МГБ времён Ежова – Берии технология расстрела была такова: приговорённого к ВМН по решению «Тройки», «Особого совещания» или приговору Верховного суда СССР вызывали из камеры смертников якобы в кабинет прокурора, т. н. представителя надзорной инстанции для оглашения помилования от Президиума Верховного Совета СССР. В смутной надежде приговорённый шёл по подземному коридору здания Казанской «Лубянки» (на Чёрном озере). По ходу движения сотрудник НКВД отрывисто командовал: «Стоять!» и тут же стрелял в затылок обречённого. Но это было в том случае, когда осуждённый не знал о расстреле и надеялся на другой исход. Поэтому крики и обмороки происходили только тогда, когда жертвы догадывались о своём трагическом конце. И больше всего кричали о невиновности, требовали сообщить самому Сталину. В основном, это были партийцы со стажем и военные. Простой народ молча шёл на заклание, если раздавались проклятия, то они исходили от женщин. Священники шептали молитвы и крестились. Для таких ситуаций были приготовлены специальные кляпы, которые постоянно меняли, т. к. в момент выстрела в голову кляп наполнялся кровью и для второго раза не был пригоден.

Священникам связывали руки, чтобы не крестились и крестным знамением не осеняли палачей. Это их очень раздражало. Часто приходилось применять для доставки на место расстрела приговорённого, который находился в обморочном состоянии от ужаса происходящего, дополнительно сотрудников, которые, ругаясь, волокли несчастного в последний путь.

Итак, после выстрела в затылок, казнённый падал на бетонный пол подвала, в который был вмонтирован спецжелоб с отверстиями для смывания крови. Затем включался транспортёр, на ленте которого труп попадал в топку мини-крематория, заодно служившего системой отопления здания. Пепел собирался в брезентовый пакет, который спецмашинами со знаками ветеринарной службы отвозился в речной порт, где у отдалённо стоявшего от остальных пристаней катера «Чекист» команда принимала мешок с обгоревшими останками, чтобы, выехав на середину реки, высыпать за борт то, что было когда-то телами десятков людей. Таким образом, и «концы в воду».

Эти технические новшества были введены в практическую деятельность комендантского взвода в 1939 году, когда управлял ТатНКВД Алемасов.

Ранее с захоронениями расстрелянных возникали разные казусы: то на половине пути к Арскому кладбищу или Архангельскому глох двигатель полуторки и обязательно в оживленной части города, что обращало внимание прохожих. Тогда приходилось трупы казнённых перекладывать в другой автомобиль. Место захоронений держалось в строжайшей тайне. Известно только то, что в Казани массовые захоронения производились на Арском и Архангельском кладбищах.

В Чистополе процедура расстрела была упрощена до предела. В подвальном помещении тюрьмы (20-ти квадратных метрах) на полу был расстелен брезент с бурыми пятнами, чуть дальше – место, куда ставили приговорённого лицом к выщербленной от пуль стене, под ногами – опилки для крови. Потом опилки собирали в мешки и отправляли их на кладбище вместе с казнёнными, а часто просто сжигали в тюремной печке. Перед тем, как впустить партию обречённых в расстрельный подвал, их заставляли раздеться до нательного белья. Если кто-либо был одет в отрепья, то его выпускали одетым, очевидно потому, что не было претендентов на его лохмотья. А на верхнюю одежду казненных желающих было много. У замначальника МТС был кожаный реглан, самый модный по тем временам; подобные носили знаменитые полярники, лётчики и моряки. Его расстреляли последним, чтобы кожаное пальто, галифе и пиджак достались по чину справедливости самим расстрельщикам, а не обслуге тюрьмы. Такое часто бывало: пока убийцы заняты тяжким «трудом», помощники-мародёры за их спиной расхватывают приличную одежду, несмотря на запрет коменданта расстрельного взвода. Был случай, когда жена одного из репрессированных узнала полушубок своего мужа на сотруднике тюрьмы. Когда она бросилась к нему узнать, что с ее мужем, тот, не смущаясь, завил ей: «Будешь орать, будешь вместе с ним». И показал на небо. Так она узнала о гибели близкого ей человека и молчала, скрывая от всех это страшное известие. Только через год ей сообщили, что её муж осуждён по 58 статье на 10 лет «без права переписки». На языке карательной системы это означало расстрел.

По воспоминаниям участника тех страшных событий, это происходило следующим образом: «Мы стреляли в затылок, стараясь попасть в теменную часть головы. Если выстрел был верный, то убитый с одного выстрела падал или лицом вниз, или набок. Но такая стрельба была по плечу людям опытным и с крепкими нервами. Зависело много и от оружия: если «наган» тульский советского образца, то он почему-то быстро перегревался и боёк приходил в негодность уже после 20 — 30-го выстрелов. На этот случай был запасной наган. Лучше, если он дореволюционного изготовления императорского завода, как более прочный и надёжный. У каждого «исполнителя» было своё оружие. Считалось плохой приметой, если кто-то из «коллег» воспользовался твоим оружием.

А вот начальник Чистопольской опергруппы Булынденко при расстрелах использовал свой именной браунинг – у него никогда не было рикошета, но ему приходилось часто выпускать чуть ли не полную обойму в одного приговорённого. Но он за патроны не отчитывался, а у нас был режим экономии – 2 патрона на исполнение. За 3-ий патрон писали рапорт, чтобы актировать перерасход. Другой начальник (райотделения НКВД) Власов позволял себе упражняться из пистолета ТТ, так у него пули прошивали приговорённого, и он, отлетев к стене, продолжал стоять и хрипел, не умирая. И приходилось добивать его из верного нагана. Как-то один из расстрелянных, получив три пули, очнулся в могильной яме, наполненной трупами, и начал стонать. Для сопровождения трупов к месту захоронения назначался один из мрачных надзирателей тюрьмы – бессменный «Полтора – Иван» (хотя его звали Авдеем). Огромного роста, почти не говоривший, все думали, что он немой. У него при себе имелась древняя винтовка «бердана» со штыком. Она не стреляла, но штык был остро заточённый. И когда раздавался стон из ямы, он при свете керосиновой лампы проворно прыгал прямо на трупы и начинал колоть штыком, не глядя, в кого попадает. Успокаивался только тогда, когда всё затихало. Ему подавали верёвку, и он, поднявшись наверх, долго обтирал залитые кровью сапоги листьями или травой, а зимой снегом. При этом он что-то бубнил, и видно было, что он законченный сумасшедший. Почему-то все его остерегались, но уважали за неимоверную физическую силу. Он легко мог заменить 5 человек, играючи забрасывал трупы в кузов машины или на огромную телегу (машина часто ломалась), потом в яму – и всё один, никто ему особо не помогал. Без него обойтись было невозможно. По приказу начальства ему выдавалась двойная доза водки или спирта. В комендантской расстрельной команде все пили много, но он за раз выпивал бутылку, через минуту – вторую, и всё молча. Потом брал ещё две бутылки водки, засовывал в карманы залоснившегося галифе и уходил спать в «привратку». Надзорсостав тюрьмы этим был очень недоволен – запах после его ночёвки оставался очень стойкий. Но сказать ему об этом или не пустить спать на широкую скамейку в привратке было невозможно, да и рискованно. Он мог озвереть от пустяка и запустить в обидчика чем угодно. Только сам начальник тюрьмы мог уговорить его уехать домой, предоставив ему свой личный тарантас. Тогда все с облегчением переводили дух, мыли с хлоркой привратку и ждали следующего расстрела с участием «Полтора – Ивана». Когда он вдруг исчез, куда – никто не знал, никто ни о чём не спрашивал – все обходили эту тему, – наступили тяжёлые времена. Расстрельщики-исполнители выполняли свои обязанности, а вот выволакивать трупы было некому, и они порой на сутки оставались в расстрельном подвале. Тогда вызывали из другого корпуса уголовников (что было категорически запрещено инструкцией), и они за махорку и стакан водки выполняли приказ начальника тюрьмы. Как-то один из них проболтался, и его, не спрашивая имени и звания, актировали, пристрелили у общей ямы, куда сбрасывали расстрелянных».

Одному из «исполнителей» запомнилась ночь с 3 по 4 ноября. Тогда в честь празднования «октября», торопясь, расстреляли 88 человек. Были среди них и женщины, которые плакали, и одна из них, узнав исполнителя, просила сообщить её родным о случившемся. Он её тоже запомнил как участницу переписи 6 января 1937 года, побывавшую у него в доме. Всех участниц, как «вредителей», по приказу Сталина расстреляли во внесудебном порядке. Нашим расстрелянным еще «повезло», хоть с запозданием на десятилетия, но установлены места их упокоения. А у многих по стране и могил нет.

В Краснодаре в здании НКВД стояла мясорубка, которая молола трупы расстрелянных и спускала их в канализацию. При сдаче города гитлеровцам сотрудники НКВД так поспешно бежали, что не успели ничего уничтожить и при оккупации её показывали иностранным журналистам. О подобных же «труподробительных» агрегатах и о находках массы измельчённых человеческих останков имеются свидетельства из Свято — Екатерининского монастыря (знаменитая Сухановка) и Новоспасского монастыря в Москве, превращённых в секретные застенки НКВД. Это же было и в Ленинграде, раскрошенные тела казнённых спускали в Мойку.

С первого по последний день Большого террора Сталин полностью контролировал ситуацию. После полутора лет беспримерного геноцида против собственного народа «кремлёвский горец» вдруг объявил очередное «головокружение от успехов». Большой террор был прекращён в один день постановлением ЦК и СНК «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», утверждённом на Политбюро 17 ноября 1938 года. Во всех «перегибах» был обвинён Ежов, а новым наркомом в ноябре 1938 года был назначен Л. П. Берия. Он даже объявил очень ограниченную амнистию и ввёл в «органах» бюрократическую рутину, якобы контроль над следствием, но пыточные допросы оставил в активном действии и сам любил лично упражняться в использовании физического воздействия на подследственных, т.е. был законченным садистом. Наркома Ягоду и его приближенных чинов НКВД ликвидировали при Ежове. А генерального комиссара госбезопасности Ежова после пыток в Сухановской тюрьме расстреляли в феврале 1940 года.

Сверхзадача процессов 1930-х годов состояла в том, что и без того бесправные граждане страны приучались к неотвратимости несправедливости, что закономерно подавляет способность общества к сопротивлению и противостоянию ей. Это есть один из главных социально-психологических механизмов террора. А самое ужасное для нашей многострадальной страны – он, по задумке авторов, оправдался и не потерял актуальности и в наши дни.

P.S. Проклятое прошлое от нас никуда не ушло – мы всё ещё во власти невыученных уроков неудобной для нас истории и памяти. Мало того, что остались неучами, но и раздаются голоса, даже на властных уровнях, утверждающие, что «была сильная страна и нас боялись». Что это – глупость или измена национальным приоритетам – жить по совести и не мешать другим? Ведь за тоталитарным террором, рождающим кратковременную иллюзию «сильного государства», построенного на человеческих гекатомбах, через определённое время наступает пора тягостных смут и потрясений. Происходит так потому, что диктатора-параноика и его подручных сменяют посредственности. Это закономерно.

В любом своём проявлении тирания – в политике, в науке и искусстве – претендует на абсолютную монополию, порождая адептов, которые тоже не терпят никого равного по силе и таланту, тем самым создавая вокруг себя пустыню. И когда сатрап умирает, а вместе с ним упраздняется и сам террор, не находя для себя жертв, его место занимают маленькие серенькие люди, с опаской и вожделением грызущиеся друг с другом, карабкающиеся на свободный трон. А затем оказывается, что деспотия страшна не только количеством отнятых жизней, не разрушением страны, а выведением особой породы холопов, заражающих генофонд нации вирусом бесчеловечности и конформизма, вирусом эгоизма и жестокости, которые укореняются в последующих поколениях, производя мутацию и деформируя духовный костяк нации. Таким образом, в результате «мятежей и казней» управлять государством рвутся люди, в генетический код которых уже внедрились вирусы приспособленчества и беспринципности, равнодушия к своей стране и своему народу.

Р.Хисамов, старший научный сотрудник

Мемориального музея Б. Пастернака