Реконструкция бытового уклада рябиновцев

Реконструкция бытового уклада рябиновцев

 (старообрядцев согласия по кресту) Закамья

во второй половине ХХ в.

По материалам устной истории и семейных архивов

 

Ирина Мясникова,

 

заведующая Музеем истории города

 

 «И даром говорят, что Память

Не дорожит сама собой…»

А. Твардовский

 «По праву памяти»

 

 

В среде многочисленных старообрядческих согласий особо выделяются почти неизвестные широкой общественности локальные объединения, распространённые только в определённых местностях. К таким местным согласиям относится рябиновское (согласие по кресту) – явление малоизученное, представляющее интерес своей самобытностью и уникальностью.

В основе рябиновщины – беспоповского согласия лежит «мистическое учение об антихристе и об истреблении им на земле всей святыни, после чего единственным спасением служит молитва» [1, с.33]. В начале ХХ в. рябиновцы проживали в основном в г. Чистополе, деревнях Лаишевского и Чистопольского уездов Казанской губернии  [12, 13, 14]. Рябиновщина как вероучение в разнообразных проявлениях, в чём-то схожих, в чём-то расхожих, бытовала и на Урале, в Башкирии [2, 16]. В этой связи интересно упоминание Короленко о распространении рябиновцев в Чистополе, Стерлитамаке, Оренбурге. Её возникновение сводится к рассказу о неком странствующем соловецом иноке, проповедавшем, «что нельзя уже без крайней опасности для души поклоняться ничему, кроме единого сего, им спасенного и из пламенной пасти похищенного, подлинного соловецкого распятия» [7,8].

Следует отметить, что феномен рябиновщины как явления малоизучен. За давностью лет, когда «иных уж нет, а те далече», реконструкция привычного хода жизни ушедших поколений, выраженного в повседневных делах, больших и не очень, укладе жизни и быта, мировоззрении и мировосприятии, кажется делом достаточно сложным. Но вопреки безжалостно уходящему времени остается главное, хранящее в себе живые голоса свидетелей-очевидцев – предание. На основе материалов устной истории можно воссоздать  уникальные этнографические моменты, характерные для рябиновцев: описание некоторых семейных обрядов, бытовой специфики, мелких частностей, что невозможно почерпнуть из сухих архивных дел.

Прежде всего это касается святынь рябиновцев. Для раннего периода развития рябиновщины характерен деревянный крест, как правило, восьмиконечный, высеченный из рябины, вставленный предположительно на липовую основу. Подобные уникальные артефакты хранятся в Музее истории города Чистополя и в семье чистополки Татьяны Тогулевой.  Вероятно, позже появился некий симбиоз: вместе с крестами в специальных киотах стали устанавливать меднолитые иконы. Такие образцы – семейные реликвии чистопольцев Даниловых,  Слеповой Т.С., Наумова А.Л.

Нательные кресты рябиновцы тоже изготавливали из дерева. Из характерных особенностей обращает на себя внимание следующий факт. В отличие от большинства старообрядцев, которые никогда нательники не снимали, рябиновцы перед походом в баню делали это неукоснительно. Татьяна Тогулева: «Мы всегда перед баней крест снимали, правда, не помню, где его оставляли, дома или в предбаннике. Грязная вода же будет по кресту стекать…» [6]. Татьяна Слепова:  Нет <крест не снимали никогда>, только когда в баню шли. Всегда! Я и сейчас снимаю. Я не знаю <почему>. Так положено. Говорят, в кресте в баню грех заходить» [5]. Иван Данилов: «Всегда оставляем крест дома перед баней. Так нас приучили» [3].

Основу жизнедеятельности общин рябиновцев составлял молитвенный подвиг. В Чистополе – уездном городе старообрядческого купечества, в  котором кроме рябиновцев исторически присутствовали представители старопоморского (безбрачного), новопоморского (брачного), белокриницкого согласий, в советское время рябиновцы, несмотря на отобранную в 1930-е гг. молельню, продолжали собираться на молебствия в частных домах. Места молитвенных собраний находились на улицах Широкой (современная Комсомольская), Р. Люксембург, Фрунзе, Урицкого. Татьяна Данилова: «Как хорошо мы тут <на ул. Р. Люксембург, 14> молились! Народу было – встать негде было! Ой, как хорошо-то было. Читальщицы хорошие были. Слепой Иван Иванович вёл службу как зрячий. И на вечерню ходили, и на обедню, и  в ночь» [3].

Хоронили и хоронят покойников рябиновцы в Чистополе на двух русских кладбищах: старом (Авдеевском) и новом (Серафимовском). На отдельном старообрядческом же находят последнее пристанище только старопоморцы. В этой связи интересно свидетельство Ольги Бандишоевой. В памяти 10-летней девочки осталась предсмертная исповедь её любимой бабушки, Маргариты Алексеевны Песчановой (1903–1972).  «Из рябиновцев пригласили тётю Анисью. Я помню, как бабушка ей исповедовалась. Тётя Анисья зачитывала по книжке грехи, а бабушка кивала головой и говорила: каюсь, каюсь… Для меня это было так неожиданно и удивительно: как, моя бабушка, которая для меня – святая, грешна в стольких грехах! В моей детской голове это не укладывалось. Присутствовать на исповеди, конечно, из посторонних никто не должен был.  Но я помню, как мне разрешили остаться по причине малолетства» [6].

Так же по домам молились, к примеру, и в деревне Мельничный Починок – оплоте рябиновщины. Татьяна Слепова: «Раньше, говорят, молельня была. А так каждый в дому, кто как. Молиться, наверно, мало молились. Некогда было, все в колхозе работали. Собирались в домах, не в одном доме. Не только в субботу. Особенно на Пасху, ходили в последнюю неделю перед Пасхой. Мы к Марёвым ходили. К одиночкам ходили молиться» [5]. На Пасху традиционно красили яйца. «Это – святое дело! Летом <куры> несутся. Их <яйца> – в зОлу, в подпол. А зимой не неслись куры. Раньше краска была… Раньше белье тканое носили белое. А стирать нечем было, мыла не было, все красили. И раньше продавали краску в пакетиках фасованных: бордовая, голубая, кубовая, чёрная. Кубовая – это тёмно-синяя, я думаю. И вот почему-то у нас в деревне никто и не торговал, а вот татары из соседней деревни приходили, ходили по домам и предлагали. И еще красили ольхой. Корой, корой. Вот этой краской красили яйца. Больше нечем было красить» [5].

Рябиновцы крестили детей сами, браки признавали и также сами совершали бракосочетание. Татьяна Данилова: «Купель была у нас <в деревне>, я помню, бабаня говорила, большая купель, её носили по домам, кому надо – крестили, три раза погружали во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Нас венчала женщина, читальщица была в деревне. Когда брачились – сарафан ситцевый дли-инный, больше я его ни разу не одевала. Раньше старались выходить замуж староверы только по своей вере, за другого никто у нас не выходил, это считали за грех. Не венчали, не брачили – ничего их» [5].

Привычным явлением в повседневной жизни неизменно оставалась домашняя молитва. Ольга Бандишоева: «Мы «Отче наш» с детства знали. Мы могли часами стоять молиться с ними. Это домашняя молитва была. В основном, своим узким кругом». Дома на молитве все члены семьи – представители разных согласий, как в случае с Песчановыми – стояли рядом. Руководил молением дед Иосиф Яковлевич, он стоял впереди всех, остальные стояли сзади. Традиционно молились перед едой и после неё: «За стол не садились, чтоб не перекреститься да не помолиться» [5].

Также старались соблюдать посты. Татьяна Слепова: «Все постились. Мама постилась и мы за ней. Только у нас отец не постился. Он работал. Зимой кажНый день на лыжи встаёт и с темна дотемна на охоте. Кусок хлеба за пазуху и – на целый день. И приходит – какое ему говенье? И обратно принесет мёрзлый хлеб из-за пазухи: «Это мне лиса гостинцы прислала». Он как говорил, когда пост начинался: «Бабушка, давай поганы куски». «Да, Серёжа, грех ведь…» «Грех – из уст. В уста не грех». Подъедал оставшиеся скоромные куски» [5].

Александр Наумов: «Мать работала на часовом заводе. Она посты соблюдала. Помню, отец с ней из-за этого ссорился. Молилась до исступления – спору нет. Поклоны… Она Богу верила от души. Вплоть до того, что, к примеру, дадут рубль: помолись, помяни кого-нибудь. Она придёт: Ой! Рубль дали! Я говорю, мама, деньги обесценились. А им в прежние времена, допустим, чтобы на рубль намолиться 50 поклонов, грубо говоря, надо положить. А рубль-то этот ничто, а она 50 раз в пол лбом бьётся. У ней уж сил нет стоять-то. Я говорю, инфляция же, а ты! Это дома она молилась. Туда они молиться ходили, по-моему, по субботам и в праздники. А дома она молилась всегда» [4].

Необходимо подчеркнуть, что сформированный веками традиционный уклад жизни ещё сохранялся прежде всего в деревне и в быту и бытии выходцев из деревни. Они, как правило, продолжали заниматься и в советское время традиционным семейным или родовым промыслом. Так, Слеповы занимались рыболовством. При этом использовали специальные приспособления – плетёные вятелЯ и уры. Вятеля плели из хлопчатобумажных ниток, которые, в свою очередь,  «в варежках, в рукавицах, чтобы руки не жгло, вытаскивали», стягивая шнурки. Мотки таких шнурков можно было купить в Чистополе на рыбной базе. Весной готовую продукцию смолили – сохраняли от прогнивания. «Уры – это из мочала вили верёвки. Вначале драли мочала в лугах, замачивали, дома всю зиму верёвочки вили и как сеть вязали, только из мочал. Лодка тоже своя была. Ботничок. Не моторная, на вёслах. Ботник. А смолили мы её сами кажНый год, кажНую весну. Всё <и вёсла> было деревянное. <Зимой лодку> домой привозили. А ранней весной, когда лёд ещё не сошёл, по льду мы отправляли на санках в луга отца и всю снасть. Он там жил в стогах сена пока холодно.  По сравнению со всеми – очень даже хорошо мы жили. У нас отец был. Он был рыбак и охотник. Откровенно говоря, и лосей бил. У маминой семьи в деревне Урахча до революции был завод по переработке кожи. Мама у нас поэтому шкурки выделывала из норки» [5].

Патриархальный уклад сохранялся после войны и в городе, прежде всего у выходцев из деревни, как у рябиновки Марафиды Алексеевны и её мужа-старопоморца Иосифа Яковлевича Песчановых. После войны семья, отказавшись вступить в колхоз, лишилась крова и имущества, помыкавшись в землянке, переехала в г. Чистополь из села Елантово Чистопольсого уезда. В Чистополе они, привыкшие к труду,  по воспоминаниям их внучек, вновь обзавелись крепким хозяйством. Живой рассказ потомков без подробного описания особенностей религиозной жизни, но с воспоминанием традиционного уклада, сохранившемся с давних, дореволюционных пор, представляет атмосферу, в которой выросли респонденты. «Обстановка <в доме> очень интересная была. Старинная мебель была: старинное зеркало, столы с резными ногами. И идеальная чистота была! Белые занавесочки строчёные. Ни пылинки! Воздух – свежайший! А не было удобств. Дом деревянный, но штукатуренный. Впереди была голландка, а там – русская печка. Скотине сколько готовили. Бабушка вставала рано. Чугуны какие громадные были! Бочки дубовые. У него и для скотины как в доме всё сделано было. Сплошь стояли бревенчатые амбары, сараи. Как в старину. Сундуки старинные. Большие бочки стояли, полные пшеницы. А погреб какой был, что только там не было! Соленья всякие, мочёные яблоки…» [6].

В рассказах прослеживается образ «русского хозяина»: чести и достоинства «великорусского мужика», упорного стяжателя, прижимистого, твёрдого, настойчивого в труде, смекалистого, ловкого и одарённого. Татьяна Слепова: «К нам всё-таки с уважением относились. Отца (мы его тятяка звали) все любили. О нём никто в деревне плохо не мог сказать. У нас вечно народ был. К нам приходили зимой, летом никто не ходил. А зимой кажНый день мужики собирались. Про охоту, про рыбалку, про дела <поговорить>. Сборище у нас всё время было» [5].

Старинные традиции во внешнем виде, в том числе в одежде, в разговорной речи дольше сохранялись у людей более старшего поколения. Так, по воспоминаниям Татьяны Слеповой, её отец, 1917 г.р., уже бороды не носил.

Яркий портрет старообрядки с несокрушимой преданностью вере предков вырисовывается в описании Маргариты Песчановой, 1903 г.р. Татьяна Тогулева: «Она в чёрном теле себя держала, всё в сундуках лежало. Ни капли спиртного! Никогда! День и ночь на скотном дворе да в огороде. Только в гости если уж оденутся… И то по-старинному одевались ещё. А бабушку все Марафидой звали. Это уже перед смертью выяснилось, что по паспорту она Маргарита. Дед е` Мырой звал. У бабушки юбка чёрная была длинная и кофточка с баской и платок всегда, чтобы лоб закрывал. Помню, бабушка Маргарита (я её мамой звала) носила под платком небольшую вязаную шапочку – власяница называли. Под неё прятали все волосы. Она, конечно, очень строгая была в плане веры. Была так была! Ух! Это, знаешь, боярыня Морозова! Она меня воспитала. Они с татарами дружили. Семья татар к ним в гости приходила. Старорусская речь у них была! Мы-то даже так говорили. <Они> окали. Сейчас уже многое позабыли. Уржаной хлеб говорили. Коротко тоже не любили чтобы одевались: «Вырядилась-то чего! Все гОляшки наружу!» Ещё, бывало, скажут: «Ты чё как савраска носишься?» «Ах ты лихоманка эдакая!» Они ругались-то интересно. «Где это ты лазила как ларина корова?»  «Где блудила?» [6].

Из обуви в деревне «в галошах <ходили>. Бабушки, помню, ходили — туфНи были: плетёные как глубокие галоши, но у нас не было таких, у нас только галоши были. <Зимой> валенки. Весна-осень – чёсанки с галошами» [5].  

Из бытовых особенностей обращает на себя внимание также и распространённый в старообрядческой среде  обычай иметь свою индивидуальную посуду. «Они ведь никому не давали посуду свою. Например, если кто с улицы попросит попить воды, они ведь свою из своей чашки не давали, была отдельная для гостей» [6].   

Татьяна Слепова вспоминает, что дома уже почти не ткали, ткань покупали фабричную. Хотя ткацкий стан ещё бытовал у них дома. «Мама маленько что-то делала. А так у нас в сундуке были, мы к Пасхе вытаскивали, на стол накрывали скатерти тканые. А потом на кухне когда ели, за голый стол не садились, всё время столешники накрывали, поели – столешник убирали, сушили. Как есть – так опять накрывали. А так голый стол был. В то время, наверно, у всех была малированная да люминивая <посуда>. <Ложки> и такие, и деревянные были. Мама и отец  – они деревянными ели. Мы уж… Яйца палочками ели. Палочки как лопаточки, струганные, всмятку есть. Вон из лучинки сделает. Но это только у мужиков. А бабы-то не ели яйца. Кур кормить нечем было. Если что продать, осенью заколют овечку, налог платить надо, денег нет даже за налог платить» [5].  

Значительная часть населения СССР после окончания войны оказалась в крайне бедственном положении. В своих воспоминаниях старожилы описывают тяжести послевоенного быта. «Хлеб все дома пекли, только смотря какой хлеб. Кто в колхозе работал бабёнки, они зерно маленько воровали. Чулок бумажных не было ведь, летом ходили босиком, а зимой – шерстяные. Из ткани мешочек узенький сошьют и лямочки, туда зерна насыпят, в поле налущут зёрнышки и – пониже живота и под грудь. Так завяжут всё, обвяжут, домой принесут… Ну, сколько там, может, килограмм, может, два? На мельнице молоть тоже нельзя, не разрешали. А картошку чистили и кожурки мололи для муки. Ну и вот кожурки все в мешочек. Бабёнки ухитрялись. А мельник был у нас хороший, дядя Миша покойничек. Он-то скажет приходить вот в это время, чтоб никто не видел. А то в колхоз приезжали к нам зерно молоть. И вот после зерна он мешочек пропустит, чтоб там маленько остаточки побольше. А после этого уже запускали кожурки. Такой хлеб никто не пёк… Из одной кожурки булочки пекли. Картошку чистют, на тёрку натрут и – под пресс. Муки грамм туда не лОжили. Посолят и вот пекли. Но это тоже не всегда, на это время надо было много. А потом они только горячие хороши, как остынут – так в рот не возьмешь. Это тоже не все пекли, не у всех позволялось так, чтоб было на булочки картошку тратить. А весной ходили в поле, гнилую картошку собирали» [5].   

В послевоенные годы почти все жители старообрядческой деревни Мельничный Починок, так же, как и основное сельское население старны, трудились в колхозе. «У нас в деревне большинство в колхозе были, несколько семей были единоличники. Я вот помню одну женщину, семья огромная была. Или она в колхозе подкопала картошку, чтобы сварить похлёбку какую-нибудь, или у кого-то у частников, не знаю я, это во время войны, наверно, я маленькая была. Её поймали и вот по деревне её вели, на неё одели эту ботву картофельную и так вели по деревне, как бы позор» [5].

Рассказчики вспоминают о непомерных налогах. «Бывало, летом… Все так делали. Ведь в колхозе общее стадо. Пастухов нанимали, пастухам платили и даже их по очереди кормили. Весной идут переписывать, у кого сколько. Мама уже узнает, друг по дружке уже скажут: перепись идет скотины. Сейчас  в амбар овечки-две загонят, зароют, остальные – во дворе. Пришли, посчитали сколько. Пастуху платили столько, сколько на самом деле, а по переписи – на две-три овечки поменьше. Как выживать-то иначе?» [5].

На протяжении многих лет у людей оставался подсознательный страх репрессий. Татьяна Слепова: «Никто ничего не говорил. Даже сосед скажет, хоть неправду, всё равно засадют. Песни только пели, с работы молодёжь шли и все пели. Темно уже, с молотилки домой идут все с песнЯми, переоделись, в клуб пошли.

 

Приезжай, товарищ Сталин,

Приезжай, отец родной!

Будешь ехать ты полями,

полюбуйся чистотой.

Как хлеба цветущим маем

Обливаются росой.

 

Мы навстречу тебе вышлем

Всех стахановцев полей

И дадим тебе в подарок

Самых лучших лошадей!

 

Хоть их и в колхозе не было. Это сейчас до меня дошло. Тогда – внимания не обращали! Пели и пели, и всё! Песни пели, и все были весёлы, все были счастливы, жизнерадостны. <Радовались> кажНому дню. Стащат в колхозе маленько горстку зерна и радёхоньки, что домой пришли, никто не поймал. Председатель на лето отца попросил помочь где-то в поле или на молотилке ли, с зерном, а может, там стога были. Он в лаптях был и насыпал в лапти зерна. Идёт с поля домой. Председатель едет навстречу. Ну, остановил, ему просто поговорить по душам. Домой приходит, говорит: «Бабушка, я, наверно, полжизни потерял. Еду, меня Кирилл Иванович остановил. Думаю, сейчас проверит у меня в лаптях!» Мама говорит: «Ну что ты городишь-то! Неужто он у тебя в лаптях будет глядеть! Горох возили. Маленькие мы. Там уж налущишь, налущишь домой. Боишься идти. По карманам наложишь. Страшно. Ну кто же будет ребятишек по карманам проверять? Но страх был такой».

А вот как вспоминает рассказ бабушки об известии о смерти Сталина Ольга   Бандишоева: «Когда умер Сталин, рассказывали, Маргарита наша говорит: смотрю, женщины идут, плачут. Я спрашиваю: «Вы что ревёте-то?» Они: «Так Сталин умер, наш отец родной!» Она перед ними всеми перекрестилась широко и говорит: «Слава Тебе, Господи!» [6].

Скрашивали быт, вдохновляли во все времена песни, пляски, шутки-прибаутки, которые составляли неотъемлемую часть жизни простых людей. Татьяна Данилова: «Танцовали как! Восьмёрки, восьмёрки! Кадрили! Как красиво, как красиво только, о-о-о!» [3].  Татьяна Тогулева: «А когда собирались на праздники, пели как они! Они собирались и пели старинные казацкие песни. На голоса. Бабушка Маргарита пела, наша мама пела, няня приходила, это бабушкина сестра, мы её так звали. Такие старинные песни, которые нигде сейчас и не услышишь. У них голоса как будто и не менялись, как молодые голоса» [6].  Александр Наумов: «Тогда же все пели. Полрюмочки выпьют – за столом поют. По улице идут они, мать с отцом, откуда-то – песни поют. Ну и хулиган он был, отец. Помню, однажды идём по улице, отец пьяненький, сидят на лавочке старушки, а все друг друга знают. Отец: «Чё? Допекаетесь?» Всех стариков перехоронили…» [4].  

Татьяна Тогулева: «И всё это было же праздникам большим приурочено. И рОзговенье в Пасху или Рождество. Не постом же пели. Там же столы ломились. Мясное было, пироги с мясом с капустой, вкуснятина! С квашеной капустой и с фаршем. А постные пироги какие пекли: с картошкой рубленой, не с пюре, такие, как кулебяки, помню. Курники. У-у-у! В печке пекли. Огромные. Особенно свинью заколет он. Потроха положат свежие… Даже тутырму делали. Бабушка чистила, мыла кишки, и начиняли кашей пшенной со шкварками из свиного сала. Ставили в печку, и они такие то-оненькие становились, прямо слюда. Поджаристые, распухшие, их ешь – они прямо хрустят, и всё такое жирное, вкусное-вкусное! Такой еды никогда в жизни нигде не ела. Еда была такая вкусная из печки. А пельмени какие, помню! На морозе, да ещё в фарш добавляли снег. Пельмени-то с ладонь лепили! Писаные. С мясом и с картошкой рубленой. Для капусты было отдельное огромное корыто. Корыто на двух табуретках ставят, оно очень толстое, дубовое. Всё у них было основательное, просто чудо. Крепко на ногах стояли, очень крепко на ногах стояли. И деньги всегда были. Экономные были, деньгами не сорили, нас конфетами не баловали они, это был деликатес, только по праздникам или в воскресенье. Воскресенье, кстати, считался очень важный день. Среды и пятницы обязательно соблюдали всегда. В субботу обязательно мыться, убираться, а в воскресенье – только отдыхать» [6].  

Открыто воспитывать детей в исконно народных традициях, объявленных в атеистическом государстве пережитком прошлого, было чревато горькими последствиями. В результате это привело к прерыванию нити многовековых устоев, передаваемых из поколения в поколения. Но так или  иначе, дети, вырастая в окружении и обстановке всё еще продолжающих бытовать устоев, всё видели и впитывали, и это нашло отражение и в их взрослой жизни. Они носили нательные кресты, подсознательно относились с уважением к святыням и традициям веры.

Александр Наумов: «Помню, маленький был, стихотворение учили. Я не созрел до этого стихотворения тогда. «Висит плакат: долой господ!» А я думал: долой Господа-Бога. Мать: расскажи стихотворение. А я это заминаю. Мне от неё было стыдно, как будто я Бога отрицаю. Она же всё: «Господи, Господи…» Я никогда не молился, и не принуждали меня никогда. Я же говорю: потерянное поколение мы на счёт этого, и не одно поколение. Мужчины тоже никто не ходили, сколько я знаю. Там одни тёти, бабушки. Молодёжи я никогда не видел» [4].  .

Татьяна Тогулева: «Тряпичные куклы бабушка мне шила, и сказки-то она мне рассказывала, и про свою жизнь старинную… Я до сих пор так <двумя перстами> молюсь. Я не могу, даже когда в церкви бываю» [6].  

Слепова Т.С. свидетельствует о том, что крест носила всю свою сознательную жизнь с самого рождения. Если в начальной школе деревни Мельничный Починок Рыбно-Слободского района ТАССР в конце 1940-х учителя не следили за наличием нательного креста у учеников: «Кто там проверит? На гайташке <носили крест>. Гайташек назывался. Деревянный крестик» [5], то уже к середине 1950-х, по свидетельству современников, «кресты снимали. Я выйду к доске отвечать, директор зайдёт, увидит гайташек, как сдёрнет!» [3].  

На вопрос «В пионеры Вы вступали?» Татьяна Слепова ответила:  «Ну да! Ещё чего?! Никто не вступал. Один из нашего класса вступил. Дали ему галстук. Он домой побоялся идти, зашёл к бабушке, снял его, на сеновале спрятал и домой пошёл. А одна семья была, лесничий жил, хозяин лесов, начальник лесников. Ну, у них семья была такая. Они приезжие… Сын был Толя. Я в 4-ом училась, он моложе меня. Вот он вступил – ты что! На всю школу: «Ой! Толя Аржанцев – пионер!»  <Он> захотел – <его> приняли».

Таким образом, являясь оригинальным историческим источником, материалы устной истории помогают зримо интерпретировать и по крупицам воссоздать привычный ход повседневной жизни ушедших поколений, в частности, выявить ряд характерных особенностей рябиновского согласия, которые сохраняются и сегодня. И это не менее ценный документ, а возможно, и более. Ведь живые люди знали и знают о том, о чём молчат учебники и официальные бумаги. Радости и печали, бытовые мелочи, отношение к идеологии, власти, личные впечатления – именно из «истории повседневности» и создается общая картина, которая без этих историй была бы неполной.

Дополняет опыт устноисторического исследования вещевой ряд из семейных архивов, в которых сохранились первозданные святыни рябиновцев.

 

Список использованных материалов:

 

1. Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь.  СПб, 1899. Том ХХVII-а. С. 513.

2. Данилко Е.С. Старообрядчество на Южном Урале: история и современное состояние. //Историко-культурное наследие народов Южного Урала: опыт исследований и практика сохранения: материалы межрегиональной научно-практической конференции. Оренбург: Издательский центр ОГАУ, 2010. С. 30. URL: https://www.osu.ru/sites/niisu/docs/e01_2010.pdf (дата обращения: 27 ноября 2019 г.)

3. Интервью с Даниловой Татьяной Ивановной (1940) и Даниловым Иваном Артемьевичем (1939), уроженцами д. Мельничный Починок Рыбнослободского района ТАССР, где до революции была зарегистрирована община старообрядцев-рябиновцев; из семьи рябиновцев. / 25 мая 2018 г.

4. Интервью с Наумовым Александром Львовичем (1953), происходит из семьи старообрядцев-рябиновцев из с. Новая Деревня Чистопольского района Республики Татарстан / 11 января 2019 .

5. Интервью с Слеповой Татьяной Сергеевной (1935), уроженкой д. Мельничный Починок Рыбно-Слободского района ТАССР, где до революции была зарегистрирована община старообрядцев-рябиновцев; из семьи рябиновцев. / 27 ноября 2018 г.

6. Интервью с Толгулевой Татьяной Алексеевной (1957) и Бандишоевой Ольгой Алексеевной (1962), внучками старообрядца старопоморского согласия Иосифа Яковлевича (1905–1992) и старообрядки рябиновского согласия Марафиды Алексеевны (1903–1972) Песчановых, уроженцев с. Елантово Чистопольскго уезда Казанской губернии (ныне Новошешминский район Республики Татарстан) /4 ноября 2018 г.

7. Короленко В.Г. Ушёл! Собрание сочинений. Т. 3. URL: http://az.lib.ru/k/korolenko_w_g/text_0660.shtml  (дата обращения: 13 декабря 2018 г.)

8. Короленко В.Г. Дневник (1881–1893). URL: http://az.lib.ru/k/korolenko_w_g/text_1893_dnevnik.shtml (дата обращения: 17 мая 2019 г.)

9. Кураев А. Жизнь церкви. Отношение христианина к предметам и документам с нехристианской символикой. URL: http://www.kiev-orthodox.org/site/churchlife/1186/ (дата обращения: 10 декабря 2018 г.).

10. Латыпов И.Р. Развитие старообрядческих общин Казанской губернии ХIХ–начала ХХ веков: дис.… канд. ист. наук: 07.00.02. Казань, 2011. 182 с.  

11. Латыпов И.Р. Численность старообрядчества Казанской губернии в XIX –начале XX веков. //Известия Саратовского университета. 2011. Том 11. С. 24. URL: https://www.sgu.ru/archive/old.sgu.ru/files/nodes/23789/2011_1.pdf (дата обращения: 10 декабря 2018 г.)

12. Метрические книги о родившихся  Чистопольской старообрядческой общины по Кресту согласия за 1907–1918 гг. НАРТ. Ф.4. Оп.179. Д.3.

13. Метрические книги об умерших  Чистопольской старообрядческой общины по Кресту согласия за 1907–1918 гг. НАРТ. Ф. 4. Оп.179. Д.6.

14. Метрические книги о бракосочетавшихся  Чистопольской старообрядческой общины по Кресту согласия за 1907–1918 гг. НАРТ. Ф.4. Оп.179. Д.8.

15. Плотников К. История русского раскола сторообрядчества. СПб, 1911. Сс. 105-107. URL: https://books.google.ru/books?id=2SAIAwAAQBAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false (дата обращения: 26 ноября 2018 г.)

16. Филатов С.Б., Лункин Р.Н. Современная религиозная жизнь России. Опыт систематического описания. Т. I / Отв. ред. М. Бурдо, СБ. Филатов — М.: Логос, 2004. URL: https://ref.online-books.net.ua/major/299/138433/ (дата обращения: 27 ноября 2018 г.)

17. Фонды Чистопольского государственного историко-архитектурного и литературного музея-заповедника.

18. Чистополь: история. Набережные Челны: Новости МИРА, 2009.

19. Чистополь и чистопольцы. Казань. 2004.

20. Чистополье – чудный край. Живопись и графика Федаиса Исхакова. Чистополь. 2016.